О "страшном" в детской книге

[aelittatheone]

Вопрос о «страшном» в детской книге непременно возникает в любой аудитории, озабоченной проблемой чтения. Возникает почти с такой же неизбежностью, как и вопрос о существовании запретных тем (и запретных книг). Зачем нам пугать детей? Зачем нужно «страшное» в книгах? Вообще, совместимы ли эти понятия – детская книга и «страшное»? И не лучше ли, чтобы писатели создавали что-то «доброе и светлое»? По крайней мере, для малышей. А хорошо бы – и для подростков… Иными словами, «страшное» в книгах – тема животрепещущая. И мне уже давно хочется в ней разобраться. Марина Аромштам


Что такое «страх»?
Страх – это защитная реакция организма, связанная со способностью предвидеть боль. Боль – сигнал разрушения. А страх – это то, что возникает до боли, реакция на опасность и сигнал к действию – агрессии или бегству.

В ходе эволюции страх возникает довольно поздно. Какая-нибудь «амеба обыкновенная», например, абсолютно бесстрашна. У нее еще нет нервной системы, и она не способна испытывать боль. Дождевой червь боль испытывает: у него нервная система есть. Но у него еще нет головного мозга и нет психики. И потому он не способен предвидеть боль, а следовательно – не испытывает страха. А вот кошки, собаки, птички – те умеют бояться. Страх появляется у животных, обладающих психикой (непременным условием существования психики является наличие головного мозга). Чем более развитым мозгом и сложной психикой обладает животное, тем более развитой оказывается его способность предугадывать неприятности и более сложной становится «система» страхов. Есть видовые страхи, которые передаются генетически: реакция на громкие звуки, на тень, наплывающую сверху, и т.п.

Почему кролик боится тени, наплывающей сверху? Потому что сверху на него бросается хищная птица. Точно так же она бросалась на его древних предков, и предки усвоили: тень – это опасно. Ее нужно избегать. И все их потомки делают так. С самого рождения.

Но очень многое в умении опознавать опасность принадлежит обучению. В любой детской книжке о животных мы непременно прочитаем о том, как мать учила маленького героя вовремя распознавать опасность. Что это означает – распознавать опасность? Это значит, мать обучает своего детеныша бояться.

И еще одно важное замечание: чем выше на эволюционной лестнице стоит животное, тем большую роль в его жизни играет индивидуальный опыт – то есть своя собственная история пережитой боли и ее избегания, своя история травм и свои представления об опасностях. Об этом рассказывают классические истории о жизни животных – «Белый Клык», «Домино» и др.

Что касается человека, то тут все еще больше усложняется. Человеческие страхи, кроме всего прочего, связаны с сохранением и выживанием рода, семьи, нации – тех «социальных организмов», с которыми отождествляется человек и частью которых он является. К примеру, убийство и кража чужого имущества – действия, грозящие благополучию социума, в пределе его разрушающие. Это то, чего надо бояться и потому нельзя допускать. Страх таких разрушений лежит в основе запретов «не убий», «не укради». А залогом следования запрету является не только «сознательность» человека, но и его индивидуальный страх перед карой, которая полагается за нарушение.

Конечно, это очень грубая схема. Я просто хотела показать, что страх – это очень важно. И это не безусловно отрицательное понятие. Одна из задач человеческой культуры – научить человека бояться: каких-то явлений, диких животных, других людей, высших сил, чего-то в самом себе…

О страхе повествуется в поверьях первобытных охотников, в древних мифах и волшебных сказках, в античных сказаниях о богах, титанах и героях и в Ветхом Завете. Это рассказы о встречах и столкновениях с тем, что больше тебя, что обладает невероятной, сокрушительной силой. Здесь очерчиваются границы безопасной территории человеческого существования и описываются последствия нарушения этих границ. «Божий страх» – это как раз отсюда. И слово «богобоязненный» тоже.

Иначе говоря, в культуре страх играет роль нормативного механизма, регулирующего и поведение, и образ мыслей. Получается, что социализация, врастание в социальную среду требует усвоения некоторого «пантеона страхов» и вместе с ним – культурных запретов.

Литература как вид искусства всегда была причастна к решению этой задачи.

Почему же от нее должны быть свободны книги, адресованные детям?



Приручение страха
Однако культура, и в частности литература, не только учит бояться. Она еще и учит противостоять страхам.

Страх может производить в человеке те самые разрушительные действия, о которых вроде бы должен предупреждать. Невроз – это следствие страха, результат напряжения, с которым не справилась психика. Страх может даже убить – то есть оказаться невыносимым.

Культура (в частности, с помощью словесного искусства, литературы) пытается этого не допустить. Она вводит страхи в «человеческое измерение» – воплощая их в образы и именуя их. Образ всегда имеет условные границы. Это то, что человек способен воспринять – «охватить» своим воображением. А имя с древнейших времен обладало магической силой. Знать чье-то имя – значит иметь возможность вступать во взаимодействие с его носителем. Можешь его задабривать, восхвалять, изучать, приручать…

На протяжении всего своего существования культура занята приручением страхов. Это задача сложнейшая. Но со своего сегодняшнего «места и времени» мы можем отметить некоторые ее успехи.

Возьмем, к примеру, образ ведьмы. Ведьма – это имя сильного страха. Для средневекового сознания ведьма напрямую связана с дьяволом, со смертными грехами, с угрозой душе и телу. Такой она и является в фольклоре, в сказках братьев Гримм, в сказках Афанасьева. И сказка сокрушает ведьму самым жестоким образом: ее заставляют плясать в раскаленных башмаках, привязывают к конскому хвосту и пускают в чистое поле, разрывают на части и т.п. В такой избыточной, на взгляд современного человека, сказочной жестокости находит утоление древний человеческий страх перед силой ведьмы, перед ее нечеловеческой природой. Это, как ни странно, из области психотерапевтических приемов: «нарисуй свой страх и разорви его на кусочки».

Но уже у Андерсена ведьма сильно теряет в могуществе (в частности, исчезают такие ее особенности как людоедство, способность к оборотничеству, прямая связь с дьяволом и т.п.) и все больше приобретает черты «женщины, которая умеет колдовать».

А в ХХ веке сокрушительный удар по могуществу ведьм наносит детская литература. В детских книгах появляется новый персонаж – «маленькая ведьма», или «ведьмочка-ребенок» (вспомните «Маленькую ведьму» Отфрида Пройслера или ведьмочку Анни Шмидт). Это не что иное, как «приручение» страха по имени «ведьма». Невозможно очень сильно бояться того, кто ведет себя как ребенок – то есть приобрел столь узнаваемые человеческие черты и может быть столь уязвимым. А «детскость» в нашем представлении не только уязвима, но и забавна. Нельзя очень сильно бояться того, что оказывается смешным. Смеяться над ведьмой значит лишать ее силы.

Иллюстрация Ивана Билибина к сказке Александра Афанасьева «Василиса Прекрасная» Иллюстрация Анастасии Архиповой к сказке Братьев Гримм «Гензель и Гретель»Иллюстрация Ники Гольц к повести Отфрида Пройслера «Маленькая ведьма»

Вообще, целая армия «малышовой нечисти», появившаяся в детской литературе ХХ века, – всевозможные домовята, маленькие водяные, лешата, кикиморочки и т.п. – это свидетельство преодоления некоторого количества языческих страхов, явленных под такими вот именами. Как осколки древних обрядов переходят в разряд детских игр («Бояре, а мы к вам пришли…», «Чур меня, палочка-выручалочка!», «Гори-гори ясно!»), так и образы чудовищной нездешней силы, когда-то вызывавшей у людей трепет, переходят в разряд персонажей детских сказок. Видимо, на нынешней ступени нашего цивилизационного развития «разобраться» с ними может даже детская психика.

В результате современные дети в подавляющем своем большинстве уже не боятся Бабу Ягу. То есть образ Бабы Яги и ее имя не вызывают у них исключительно страшные, пугающие ассоциации – настолько этот образ сегодня освоен культурой, трансформирован, оторван от древнего мифа, очеловечен, трансвестирован и даже высмеян. Точно так же и русалки ассоциируются у нас скорее с чем-то скабрезно-эротическим, чем со страшным. Ну что это за угроза такая – «защекочет до смерти»?

И нам уже неприятно читать о тех мерах по «нейтрализации» ведьм, которые так подробно описывают братья Гримм. Мы искренне не понимаем, «зачем с ними так».

Возможно, в этом стоит видеть один из признаков гуманизации нашей культуры...



Монстры и роботы-трансформеры
Лешата и домовята, как уже говорилось, приняли форму обаятельной «детскости», и потому современные взрослые с ними мирятся. Но вот с чем взрослые пока совершенно не хотят мириться, так это с роботами и монстрами, с оборотнями и вампирами, разного рода страшилищами «космического происхождения». «Эти» вызывают яростное негодование, рассматриваются исключительно как заимствованные и вредоносные «вражеские элементы», «чужие» нашей культуре. Они, по мнению многих взрослых, способствуют росту агрессивности и жестокости среди детского населения. И передовая педагогическая общественность то и дело требует их запретить во всех имеющихся видах – будь то книги, мультфильмы или игрушки.

Несколько лет назад на семинар, проводившийся в Центре игры и игрушки Московского городского психолого-педагогического университета, приехали шведские психологи. На семинаре обсуждалась, в частности, проблема экспертизы игрушек. Психологи центра показали гостям шкаф, в котором хранилась собранная ими коллекция «плохих игрушек». За стеклом были выставлены всевозможные монстры-трансформеры, этакие техногенные уродцы с клешнями вместо рук и фарами вместо глаз. По мнению организаторов семинара, играть со всем этим было невозможно. Шведы, однако, с такой характеристикой не согласились: «Как это, невозможно играть?» Один из них открыл дверцу шкафа, вытащил монстра (у которого одна половина «лица» представляла какой-то «вживленный» пульт управления) и стал его… укачивать. Наклонился к нему, как к любимому дитятке, и давай что-то нежно бубнить на своем, на шведском, – и краем глаза на нас посматривает, улыбается. А потом поставил монстра на место и говорит, уже без всякой улыбки:

– Видите ли, в этих уродливых образах можно усмотреть очень древние мотивы. Из старых волшебных сказок.

Да, конечно, всем нам хорошо известен бродячий сюжет «красавица и чудовище». Не будем вспоминать «Годзиллу» и всякие голливудские штучки. В классической русской литературе этот сюжет запечатлен Аксаковым в сказке «Аленький цветочек». В его изложении это прекрасная поэма о любви. Но она существует в ряду других волшебных историй о вступлении в брак с медведями, лягушками, утками, ужами – или, попросту говоря, с оборотнями. (Не могу не думать о возможных обвинениях в пропаганде скотоложества. Но, во-первых, все эти тексты относятся к разряду наших признанных культурных ценностей. Во-вторых, по мнению историков культуры, эти сказки – «осколки» древних тотемных мифов.) В основе всех этих сказок лежит узнаваемый сюжет о «приручении» внешне пугающей, нечеловеческой силы.

Иллюстрация Бориса Диодорова к сказке Сергея Аксакова «Аленький цветочек»

То, что эта сила сегодня приобретает вид роботов и трансформеров – всего лишь отражение эпохи новых технологий. Просто на место «зверя лесного, чуда морского» заступил робот с ракетоносителями вместо рук и красной кнопкой вместо сердца. Новое время порождает новые страхи. Или, точнее, старые страхи преобразуются, обретая новую форму. Новая форма требует нового «имени» – и нового «тела», которое, как и раньше, позволит этот страх приручить. По сути своей, могущественные роботы и люди-пауки мало чем отличаются от «незаконных» детей олимпийских богов, вроде Ахилла или Персея.



Любовь к ужасному
Недавно я в качестве писателя приехала в одну из детских библиотек Калининградской области – как предполагалось, на встречу с читателями. Вхожу в небольшой зал – и вижу детей с такой особой печатью на лицах: словно они плохо умылись, или долго болели. Причем какой-то странной болезнью. Будь это взрослые, я бы сказала, что они недавно вышли из запоя. В общем, вижу перед собой «читателей» и понимаю, что передо мной детдомовцы. Лет 10-12. И вряд ли они когда-нибудь добровольно раскрывали книжку. Поэтому на ходу перестраиваюсь.

– Как вы думаете, о чем можно книжки писать?
Они:
– О вампирах! О дьяволе! Об оборотнях!
Произносят эти слова так, словно от них во рту сладко.
– И вам интересно было бы про это послушать?
– Да-а-а! Точно-о-о!
– Что ж… Начнем с дьявола…

Ну, и стала я рассказывать им про дьявола (одну из версий истории про гамельнского крысолова), потом – про оборотней (о тотемах и шаманстве) и про вампиров (краткий курс физиологии, объясняющий привычку северных охотников пить кровь только что убитого животного). Педагоги, которые привели детей на встречу, слушали меня с некоторым напряжением (им обещали прислать приличного человека, а он с полоборота включается в разговор о вампирах), но все же отметили, что мне удалось удерживать внимание их воспитанников почти сорок минут – т.е. рекордно длительный срок. Я поставила себе виртуальный крестик в виртуальной ведомости «Сделано!».

Но вообще-то за «социальным заказом» детдомовцев на дьявольщину разного толка стоит деформированное эмоциональное развитие. Для жизни, которую они ведут (и, скорее всего, вели прежде), характерен дефицит эмоций. По крайней мере, позитивных эмоций, и уж точно – эмоций тонких. И мало что в детском доме может этот дефицит компенсировать, мало что работает на усложнение эмоционального мира. А эмоциональное развитие в раннем и дошкольном возрасте тесно связано с функцией внимания. Поэтому, как следствие, у этих детей еще и проблемы со вниманием. Чтобы его удержать, нужен сильный и простой, даже грубый раздражитель. Но при этом – узнаваемый. Персонажи, существующие на границе человеческого мира, выстраивающие перверсивные, искаженные, вывернутые наизнанку отношения между собой и людьми – это, к несчастью, для многих детей узнаваемо. Но уродство и жестокость персонажей должны превосходить собой все, что этим детям довелось встречать. А то, что вампиры и оборотни – еще и изгои человеческого общества, создает возможность идентификации с ними. К тому же это могущественная сила, которой окружающие боятся, и поэтому с ней так хочется отождествиться… Иными словами, здесь много всяких проблем намешано.

Иллюстрации Эдуарда Новикова к повести Николая Гоголя «Вий»

Но плохо это не с точки зрения морали, а с точки зрения психологического состояния детей. Очевидно, что данная ситуация – диагностическая. И если конкретные дети нуждаются в таком словесном материале (а они очевидно в нем нуждаются), значит, словесную культуру можно донести до них только в такой форме. И нужны специальные долговременные усилия, которые помогут что-то сдвинуть в подобном детском восприятии. Но уж точно бороться здесь надо не с образами вампиров.

Вообще наличие в книге вампиров и других представителей «хоррора» само по себе не является показателем низкого качества литературного произведения. Слава великого русского писателя Гоголя началась, как известно, с повестей из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». По-моему, так чистый хоррор.

Искусство смеяться над страшным
Катрин Леблан, автор книги «Как справиться с монстрами», – профессиональный детский психолог. Это означает, что она понимает, как устроена детская психика, и имеет практический опыт взаимодействия с детьми, которых что-то тревожит. И хотя «быть детским психологом» вовсе не означает, что человек способен написать хорошую книжку для детей (можно написать такую книжку, и не имея никакого отношения к психологии), «Как справиться с монстрами» ‒ хорошая книжка и должна понравиться детям.

Выражение «детские страхи» в последнее время приобрело оттенок клише. Если ты хочешь сказать про книжку что-то достойное, нет ничего проще, чем объявить: она помогает бороться с детскими страхами. Хочешь книжку «опорочить», обратить на нее внимание Роспотребнадзора, достаточно сказать, что она провоцирует детские страхи.

И эти оценки почему-то оказываются самодостаточными, не связанными, к примеру, с художественными достоинствами книги.

Но страхи страхам рознь. Дети разного возраста боятся по-разному. Вообще каждый ребенок боится по-разному. Один и тот же образ у разных детей вызывает реакцию разной силы.

Необходимость обратиться к психологу по поводу детских страхов возникает лишь в каких-то особых случаях: для этого страхи должны иметь внутренние причины и очень сильно мешать ребенку, до искажения характера и невозможности вести нормальный образ жизни.

Я помню случай, который произошел с одной моей знакомой второклассницей. К ним в школу пришел инспектор ГАИ – проводить урок по правилам дорожной безопасности. Инспектор оказался очень ярким рассказчиком, о последствиях перехода дороги в неположенном месте рассказал образно и эмоционально и сопроводил свой рассказ наглядными примерами оторванных рук и ног. В результате на следующее утро родители моей знакомой второклассницы позвонили мне в ужасе: девочка наотрез отказалась идти в школу. От одной мысли о дороге ее начинало трясти.

Вряд ли можно поставить это в вину инспектору: такую индивидуальную реакцию невозможно предугадать. А для других детей его рассказ, вполне возможно, оказался хорошей профилактикой детского травматизма.

Точно так же и книжка на тему детских страхов не может уподобляться таблетке: «проглотишь» – и страхов как не бывало. Взаимодействие ребенка и книги – довольно сложный процесс.

Тем не менее, разговор с ребенком на тему «чего ты боишься?» имеет смысл: всегда имеет смысл четко обозначить проблему словами. Это позволяет перевести ее в «познавательную плоскость». А значит, дистанцироваться от проблемы, взглянуть на нее со стороны – как на предмет. Важно, что предмет, в отличие от «внутреннего состояния», обладает «физическим телом», имеет границы. То есть его можно измерить. И это как-то сразу меняет «картину мира».

Именно так и поступает Катрин Леблан.

В основе повествования лежит аксиома: «Многие боятся». Возможно, аксиома звучит даже более категорично: «Все боятся». Это такое обнаружение человеческой слабости, ее «оглашение», не подразумевающее дискуссии. Напротив, предполагающее, что подобная слабость является довольно обычным делом, так сказать, характерным для подавляющего большинства окружающих.

Само это утверждение остается за рамками книги, но именно оно позволяет строить повествование на основе «классификации» страхов. Мы не обсуждаем, есть они или нет, а сразу рассказываем, что и как.

Классификация, применяемая в книге, - художественный прием. С одной стороны, этот прием отсылает к научному подходу (мол, все серьезно), с другой стороны – использует слова из «общеупотребительного словаря ребенка дошкольного возраста». Оказывается, страхи бывают огромными, малюсенькими, средними и – странными. То есть мы сразу задаем им понятные размеры и получаем возможность их измерить известными детям мерками. Возникает зазор между методом и средствами, между «научным замахом» и тем, как чем этот замах оборачивается на практике. И этот зазор, эта трещинка мгновенно наполняется юмором.

Оказывается, автор (вместе с нами) собирается посмеяться над страхами. В этом и состоит главная цель их «изучения».

Самого слова «страхи» в книге Катрин Леблан нет. Вместо «страхов» – монстры. Понятно, почему: это все тот же прием опредмечивания. Страх – внутреннее состояние. А монстр – существо. Живое. Обладающее волей и агрессивностью, неожиданное и трудноописуемое.

Иллюстрация Ролана Гарига к книге Катрин Леблан «Как справиться с монстрами»

Однако, как выясняется, для художника достаточно того, что страх-монстр – существо. Любое существо можно нарисовать. А если оно нарисовано, получило графическую форму, то практически попадает «в руки» ребенка, который может эту форму повторить в своем собственном рисунке. Это очень важно – чтобы ребенок мог повторить за художником форму монстра.

Причем любого: в виде динозавра, в виде Груффало или зубастой глубоководной рыбы. Многократное срисовывание, копирование страшных персонажей – это и есть «работа со страхами». Это и есть приобретение «власти» над формой. Срисовываю, изображаю столько раз, сколько мне надо, чтобы возник эффект отстранения, чтобы я почувствовал, как страх подчинился моей власти, «приручился».

Монстры, нарисованные художником Роланом Гаригом, представляют собой нечто среднее между пятнами Роршаха и насекомообразными существами. Чем крупнее монстр, тем он аморфнее. Здесь работает обилие «ядовитого» цвета и многоглазость. А чем монстр мельче, тем больше похож на насекомое. Только с зубами.

Иллюстрации Ролана Гарига к книге Катрин Леблан «Как справиться с монстрами»

Кроме монстров, в книге действуют совершенно бесстрашные дети, которые легко, с улыбочкой расправляются с монстрами – то есть прекрасно владеют «защитой от темных искусств». Автор рассказывает, чего боятся те или иные монстры (монстры тоже, оказывается, могут бояться!) и как с ними можно бороться.

Иллюстрации Ролана Гарига к книге Катрин Леблан «Как справиться с монстрами»

Но детей-победителей монстров, глядя на картинки, трудно назвать милашками. Я бы даже сказала, они сами довольно монстрообразны. И в одной из глав нам прямо сообщается, что монстры средних размеров легко маскируются под людей.

Тут как-то легко соглашаешься с автором. Особенно, если ты взрослый читатель.

В общем, смешно.

Смешная книжка.

Вроде бы смех – главный прием, который должен подтачивать силу страхов.

Но тут есть некоторая загвоздка.

Если читателю предлагают над страхами посмеяться, то он уже должен уметь это делать. У него уже должно быть развито чувство юмора. Он должен почувствовать зазор между наукообразностью и содержанием «исследования», должен оценить способность художника изображать неизображаемое.
К отстранению, к юмористической оценке ситуации способен ребенок семи лет, а еще лучше – чуть старше.

То есть подлинными ценителями этой книги, скорее всего, окажутся дети, приближающиеся к младшему подростковому возрасту (10-11 лет). Им полезно над собой поработать.

Что касается пятилеток, то они, скорее всего, будут любить книгу за другое – именно за предложенную классификацию и за сообщение о том, что монстров (страхи) в принципе можно одолеть. Но предлагать эту книжку пятилетнему ребенку нужно осторожно. Если она вдруг вызовет отторжение, нежелание «общаться» с ней, нельзя настаивать на чтении. Нельзя даже обещать, что «будет интересно». Нужно помнить: ребенок, который еще не вооружен достаточно развитым чувством юмора, может испытать неприятные ощущения и даже испугаться.

Что касается детей более младшего возраста (четырех и тем более трех лет), то они еще не научились бояться так «содержательно» и разнообразно, как повествует об этом книга. Поэтому овладение наукой по борьбе с монстрами для них – несколько отдаленная перспектива.


Марина Аромштам

http://www.papmambook.ru/articles/733/
http://www.papmambook.ru/articles/740/
http://www.papmambook.ru/articles/847/
http://www.papmambook.ru/articles/632/